Жили мы на Севере, в Норильске. Нашим соседом был директор рыбокомбината (мы дружили семьями). Однажды он предложил поехать с его семьёй на катере, подыскать место для проведения Дня рыбака. Под Норильском есть красивейшее озеро Пясино, вода в нём прозрачная до самого дна, видно гальку и плавающих рыб. Но оно мелководное, плыть по нему можно только на катере или лодках.
Так вот мы на катере плыли где-то часов восемь. Время от времени останавливались на «точках», где рыбаки рыбачат. Они сваливают рыбу в огромные кучи, а затем тарят в сетки и на вертолётах увозят рыбу в Норильск.
Видели медведицу с медвежатами, которые стоят у кучи рыбы и едят её. Рыбаков медведица не трогает, как член бригады среди них. Вместе с ними ест уху, кашу, хлеб.
Ещё в 30-е годы, перед войной, решили в этом райском уголке построить пансионат. Строили его политические заключённые. Завезли их туда на катерах, все стройматериалы тоже. Построили красивые здания из лиственницы: большие корпуса, камбуз, котельная, — всё это сохранилось до сих пор. За пансионатом — гора, водопад, огромные берёзы, а земля вся устлана зелёным ковром мха. В общем, красота неописуемая! Откуда такой рай за 69-й параллелью, где вечная мерзлота?!
Заключённые прорубили лестницу наверх от пансионата, где-то ступеней 150–180 (уже не помню), сделали перила из железных канатов. Когда началась война, заключённых оттуда не вывезли, и они все там умерли от голода и холода. Наверху на горе сохранилось кладбище (вернее, холмики от могил).
На катере мы заехали на эту базу (директор рыбозавода знал о ней) переночевать. В корпусах сохранились железные кровати, буфеты, на камбузе огромные котлы и кастрюли. Ничего из этого не разворовали за долгие годы, потому что туда ни на чём не доберёшься. Отужинав, мы улеглись спать. А где-то в два часа ночи мне понадобилось выйти во двор. Мы вышли с мужем. И что мы увидели оба: с горы по лестнице спускаются вниз мужские фигуры, все светятся каким-то голубоватым огнём, и много их, человек 15–16. Ночи на Севере летом светлые, их было видно прекрасно.
От страха мы заскочили в корпус, всех разбудили. Они тоже увидели в окно эту процессию. Никто из нас тогда не знал ни одной молитвы, поэтому твердили: «Боженька, спаси нас». Мужчины, конечно, хотели выйти к ним, пообщаться, но мы, женщины, не пустили их.
Долго эта процессия ходила под окнами корпуса, слышались хруст веток, вздохи, какой-то гомон. Часа в четыре всё прекратилось.
Утром мы сходили на могилки, положили хлеб, сигареты, помянули их. Не отпевали их, не хоронили по-человечески — вот их души и маются, бродят. А может, ждут родственников, чтоб помянули их.